Южный Урал, № 12 - Семен Паклин

С этим вопросом приходил он в библиотеку, с ним же и уходил. Ответа не было.

Часто ему казалось, что решение вопроса где-то тут, рядом, еще усилие мысли — и оно придет, но мысль терялась в массе второстепенных соображений, ускользала в сторону, а ответа так и не было.

Лаптев снова перебирал десятки книг, журналов, брошюр, засиживался до тех пор, пока не оставался в зале один…

— Вы, товарищ читатель, ужинали?

— Да, а что? — растерянно вскакивает он и, оглянувшись, с удивлением видит пустой зал, погруженный в полутьму. Библиотекарь Надежда Ивановна стоит перед ним в неизменном синем халатике, сложив руки на груди, и улыбается.

— А я еще не ужинала.

— А что, Надюша, уже все ушли?

— Это вы к кому обращаетесь? — притворно оглядывается Надежда Ивановна. — Где тут Надюша?

Она сдвигает брови и на всякий случай, отступает к своему барьеру.

Лаптев видит в ее глазах те же насмешливо вспыхивающие, лукавые искорки, что и давеча, и, с напускным равнодушием выйдя из-за стола, вдруг бросается к Наде, пытаясь ее схватить. Но той уже знакомо это. Ловко юркнув за барьер, она захлопывает верхнюю перекладину перед самым носом Лаптева и, стараясь сдержать смех, командует:

— Не сметь! Сколько раз говорила!

— А ты зачем ехидничала, когда книги выдавала!

— Чтоб вы еще больше важничали!

— Я не важничал. Сама же мне ультиматум поставила, чтобы в библиотеке вести себя как незнакомые.

— Конечно, на работе так на работе!

— Ну, хорошо, Надюша, не надо придираться! Закрывай скорее библиотеку, у меня билеты на концерт.

— Это на какой еще концерт? — настораживается Надя.

— Там увидишь. Разве я тебя приглашал на плохой концерт?

— Мне некогда, — слабо сопротивляется Надя, — скоро контрольную работу сдавать, а я еще ничего не сделала.

— Я помогу тебе сделать контрольную.

— Разве что так? — раздумывает Надя.

Выйдя из подъезда, Лаптев подводит се к большой афише.

— Видишь, выступает лауреат Всесоюзного конкурса пианистов, второй концерт Рахманинова, разве можно такое пропустить.

— А-а, симфония, — разочарованно говорит Надя. — Я симфонию не понимаю.

— Слушай, Надюша! Это замечательная вещь! Я уверен, что тебе понравится! — горячо уверяет Лаптев, беря Надю под руку.

Они идут молча.

— А вы контрольную мне, правда, поможете написать? — неожиданно спрашивает Надя.

— Конечно, коль ты сама такая бестолковая, — добродушно шутит Лаптев.

— Подумаешь, какой толковый! — возмущенно вырывает Надя руку. — Можете идти одни, никуда я с вами не пойду.

— Слушай, Надюша!..

— Не пойду, не пойду и не пойду! — говорит Надя.

Лаптев встревожился: кто ее поймет, эту Надю, сейчас она сердится или опять дурачится? Этак может и впрямь рассердиться. Пропал тогда вечер.

— Ну, Надюша! — уговаривает он ее, идя чуть позади.

— Не надо мне вашей помощи! Сейчас приду и сама все сделаю, — никому обязана не буду.

— Так ведь у меня билеты!

— Сходите с кем-нибудь другим.

Есть только одно средство к спасенью — рассмешить Надю. Но как это сделать?

Как назло ничего смешного не приходит в голову, да у него самого начинает портиться настроение. Ему тоже не до смеха.

Навстречу идет женщина в длинном рыжевато-цветастом халате. Она тянет за руку белоголового, измазанного в извести и глине, мальчишку лет трех-четырех.

Мальчик упирается, ревет на всю улицу, как бы призывая прохожих в свидетели маминой несправедливости. Потом, изловчившись, он вырывает руку и, круто завернув, потешно загребая ручонками, топает обратно к куче глины и песка, сваленной около недостроенного дома.

Женщина в два прыжка догнала его, схватила за руку и сердито принялась отшлепывать. Рев мальчика перешел в визг.

Надя, сперва с одобрением наблюдавшая за побегом малыша, тут сердито сжала кулаки, подбежала к матери и, изо всей силы топнув каблучком об асфальт тротуара, крикнула:

— Что вы делаете?!

И видя, что та не обращает на нее внимания, возмущенная повернулась к Лаптеву. Тот хоть и не очень охотно, но решительно подошел к женщине, согнувшись, остановил ее руку, занесенную для нового шлепка. Женщина, не говоря ни слова, подхватила руку мальчишки, сердито дернула его и молча пошла прочь, с опаской оглядываясь на внезапно явившуюся перед ней маленькую рассерженную девушку и ее внушительного молчаливого спутника.

— А еще мать! Какая она мать? — возмущенно повторяла Надя, идя рядом с Лаптевым, рассеянно и доверчиво приникнув к его руке.

…После концерта, когда Лаптев и Надя вышли из ярко освещенного, переполненного людьми фойе театра на пустынную и по-ночному широкую улицу, их мягко обняла ночная прохлада и полумрак, такие приятные после душного освещенного зала.

Охваченная прохладой, еще во власти волнения, вызванного чудесной игрой артиста, Надя нервно вздрагивала и кутаясь в легкую шелковую косынку, теснее прижималась плечом к сильной руке спутника. А он, понимая, что рядом идет совсем не та капризная, взбалмошная Надя, что была вечером, а совсем другая, какая-то новая, доверчивая и растревоженная музыкой, едва удерживался от желания обнять ее. Он только осторожно и ласково прикрыл полой пиджака ее плечо и, слегка наклонившись, подлаживаясь к коротеньким, дробным шажкам, заговорил вздрагивающим от волнения голосом:

— Знаешь, Наденька, я давно хотел с тобой серьезно поговорить.

— Мы ведь обо всем переговорили, — растерянно отвечает Надя.

— Нет, я давно хотел тебя спросить… — Лаптев замялся, — хотел спросить… как ты представляешь наши отношения дальше? Ты не думала серьезно о нашем будущем? Попросту говоря, — решительно передохнул Лаптев, — попросту говоря, насчет того, чтобы нам с тобой всегда быть вместе?

— Думала… — тихо и потупясь призналась Надя.

Лаптев не в первый раз начинает этот, такой важный для него, разговор. Но раньше Надя всегда отшучивалась, переводила разговор на другое или просто, смешно, по-детски надув пухлые губы, капризно умолкала.

Услышав на этот раз ее прямое признание, он затаил дыхание и ждал, что она еще скажет.

Но Надя молчала.

— Так как же, Надюша? Скажи, наконец, сегодня.

— Сегодня? — вздохнула Надя, чуть отстраняясь от его руки. — Сегодня мне не хочется говорить ни о чем серьезном. Хочется так вот идти и идти с вами под руку и не говорить, не думать.

— Правда, правда! — горячо заговорил Лаптев. — И мне также хочется идти и идти с тобой вместе… Только ведь дойдем вот сейчас до твоей калитки и все — тебя надо отпускать… Когда же все-таки не будет этого вечного расставанья?

— Завтра, — мягко проговорила Надя, ласково прикасаясь к руке Лаптева. — Сегодня у меня от этой музыки как-то странно на душе и хорошо, и тревожно… встретимся и поговорим.

— Хорошо, — говорит Лаптев. — Только чтобы завтра окончательно. Ладно?

— Ладно, — улыбается Надя. — Завтра окончательно.

— А нельзя, Надюша, — после минутного молчания начинает хитрить Лаптев, — нельзя сегодня приблизительно узнать, что ты мне завтра ответишь?

— Нет!

Прощаясь у калитки, с неохотой отпуская Надины руки, Лаптев еще раз радостно напоминает:

— Смотри же, Надюша, завтра! Не забудь!

— Хорошо, — тихо отвечает Надя, — хорошо, не забуду.

Быстро шагая от Надиной калитки, Лаптев широко улыбается показавшемуся над домами круглому равнодушному месяцу, ничего не подозревающему о его, Лаптева, счастье.

На другой день Лаптев явился задолго до гудка, наскоро проверил на печи приборы и решительно подошел к разобранной установке.

Если бы кто-нибудь внимательно присмотрелся к нему со стороны, увидел бы совсем другого Лаптева: не хмурого и всегда немного замкнутого, а веселого, с твердыми, решительными движениями, с довольным, открытым лицом.

Вчерашняя встреча с Надей, ее обещание преобразили Лаптева. Ему хотелось сделать что-нибудь смелое, значительное, выдающееся.

— Собственно говоря, — бормотал он сквозь зубы, обращаясь к злополучной установке, — потому тебя, матушка, и не могли заставить работать, что питали слишком большое уважение к тебе. Мы без лишнего уважения, по-мужицки, возьмем вот это, да и выкинем, — говорил он, отбрасывая в сторону сложную систему из трубочек, вынутую из одного баллона.

— А что? — усмехается Лаптев. — Выкинем и заменим одной сплошной трубой, как в наших современных установках.

Понравится? Не понравится… ясно! Не понравится, потому что в современной установке электрические нагреватели вдвое меньше, а тут слабенькие… Ну, что ж, мы и нагреватели увеличим. Возьмем вот здесь и вставим пару элементов, — чиркнул он мелом баллон. — А от этого ход газов не изменится? На здоровье, пускай меняется! Мы здесь вот возьмем переменим трубки концами — и пусть он, тот газ, теперь по ним ходит задом наперед…